Упрямое время - Страница 61

Выскочило откуда-то из глубин памяти, хлёстко ударило воспоминание: «Теперь мы точно никогда больше не увидимся…» Но как же тогда?! Откуда мог взяться я-завтрашний?

И опять воспоминание. Чёткое, как листики тополей за окном. Человек у балконной двери, вскинувший руку к лицу, будто пытающийся уберечь глаза от тусклого шестидесятиваттного светильника. Нет, не от светильника он защищался – от моих глаз! Но это не важно. Важна сама рука. Загорелая обнажённая рука… без хронобраслета.

Почему я сразу не обратил на это внимания? Был огорошен неожиданной встречей? Да и то сказать – подумаешь, нет браслета на запястье! Значит, он на другой руке. Я-завтрашний прикрыл лицо левой, потому что правая держала ручку балконной двери. Хронобраслет я всегда носил на левой… но это ни о чём не говорит. Правая была отведена чуть назад, она не запомнилась так ясно, как вскинутая левая. В конце концов браслет мог лежать в кармане. Или это вообще не браслет? Завадский мог сделать и что-то новое.

А у него самого был прибор в нашу последнюю встречу? Не мог я этого вспомнить, как ни напрягался. Внешность, одежду, разговор – помнил, но было ли что у него на запястье, когда мы дрались?

Можно придумать тысячу правдоподобных объяснений, почему на левой руке меня-завтрашнего не было хронобраслета. Но я не хотел придумывать. Потому что ни одно, самое правдоподобное объяснение не станет правдой.

«Со временем шутки плохи. Не заметишь, как переступишь черту, из-за которой не возвращаются. Захлестнёт. Не ты будешь точку настоящего сдвигать, а оно само начнёт тебя в „водовороты“ затягивать. – Ты откуда это знать можешь? – Знаю».

Нет, не было у меня-завтрашнего хронобраслета. И у Радика не было. Для тех, кто переступил черту, он не нужен. Они не ныряют в межвременье, они живут в нём.

Я почувствовал, как что-то коснулось щиколотки. Скользнуло по плечу. Обвило руку, чуть выше локтя. Ни тёплое и ни холодное, ни скользкое и ни шершавое, никакое. Я мог бы увидеть его – достаточно закрыть глаза. Но я смотрел на часы. На умершие часы с разрядившейся батарейкой.

И минутная стрелка дрогнула. Чуть-чуть сдвинулась. Ещё. Между ней и часовой образовался зазор. Вот он стал шире. Часы пошли. В обратную сторону.

Я ещё смог различить, как истончилась тьма за окном, как погасли фонари. А потом всё исчезло – предметы, звуки, запахи. Остались тени, призрачные, колышущиеся. Только тени и я. И я шагнул в прошлое.

Спеленавший меня кокон не сковывал движения, он будто стал частью меня. Или я стал частью его? Частью того, кого называл Богом и называл Временем? Какая разница! Нет смысла искать объяснений тому, что объяснений не имеет, думать о том, что не помещается в рамки понимания. Поэтому я не думал.

В этот раз мир не был серым. Бесцветным – да, но не серым. И вязкости киселя у него не было. Мир стал прозрачным, неощутимым. Он пропускал, не сопротивляясь, он словно не чувствовал меня. «Квантовый ветер», «углы атаки», «курс бейдевинд» – всё это мне больше не требовалось. Я шёл кратчайшим путём – против течения времени. Оно не могло помешать мне, его ведь не существовало. Отдельные мгновения, отдельные точки, не связанные между собой причиной и следствием. Я скользил между ними к той, единственной, которая была мне нужна.

Как вынырнуть из межвременья, когда остановить путешествие в прошлое, я тоже не знал. И не беспокоился об этом. Разве можно ошибиться, не дойти или проскочить, если нужный мне миг – один-единственный? Я просто шёл. Не узнавая призрачных улиц, не ощущая сопротивления туманных громад зданий. Шёл напрямик, сквозь время и пространство.

И когда дошёл, остановился. Встряхнул калейдоскоп, собирая стёклышки в нужный мне узор…

Глава 23. 1993

Я едва успел отвернуться.

Я-нынешний едва успел отвернуться, чтобы не встретиться взглядом со мной-тогдашним. А затем на меня обрушились гомон, толчея и густые запахи железнодорожного вокзала. Грязного, неухоженного, вонючего, забитого сумками, тележками и людьми.

Всё правильно, именно таким я запомнил тот день. Мы – я-тогдашний, Светлана и Ксюша – стояли в простенке между окнами. Я то и дело косился на зал, пробегал взглядом по длинным рядам скамеек, пытался первым заметить освободившееся место. Тщетно! Людей в зале ожидания собралось раза в полтора больше, чем имелось в наличии пластиковых сидений. Сидения освобождались редко, лишь когда репродуктор начинал хрипло и неразборчиво вещать, объявляя посадку на очередной поезд. Даже подоконники были заняты, потому-то нам и остались полтора метра крашенного синей краской, замызганного простенка.

Меня-нынешнего отделяло от них шагов тридцать. И башня из ящиков и тюков, сложенная бригадой мешочниц-челночниц. Тех самых. Мне показалось, что даже лица их я начинаю вспоминать. Башня прикрывала меня, позволяла вести наблюдение.

Ксюша вертелась вокруг родителей. Ей было скучно, ей хотелось во что-нибудь поиграть. Но мы со Светланой были слишком заняты разговором. Серьёзным, не очень-то приятным, судя по лицам, – о чём он, я вспомнить не мог. От дочери только отмахивались. И она в конце концов отвернулась, начала разглядывать сидящих в ближайшем ряду людей. Она была в нескольких десятках шагов от меня! Подойти, взять за руку…

Вот подойти-то я и не мог. Не позволил бы я-тогдашний увести дочь. Да и не так всё произойти должно, не так всё происходило. А как? Я не знал. Мы заговорились, а когда опомнились, Ксюши рядом не было. И рассказать после, почему ушла, она не смогла. Или не захотела.